Самолеты, бомбы, пожары и страх — таким на всю жизнь осталось в памяти Леонилы Ивановны Батмановой начало войны в Глуске.

Самолеты
— Когда началась война, мне было пять лет, — вспоминает Леонила Ивановна. Очень запомнился мне день, когда над нашей улицей летело много самолетов. Мы все вышли смотреть, уж очень красиво они летели, и мы считали: один, два, три… А потом самолеты стали бросать бомбы…
Потом говорили, это были зажигательные бомбы, потому что дома загорались от них сразу. Такая бомба попала на нашей улице Пролетарской в дом Анюты Артёмчик, она сильно обгорела: лицо, руки… Дом сгорел, и лежала она в доме своей мамы на улице Чапаева, вся в страшных ранах, на кровати за марлевой занавеской. Лето же было, а мух кругом много. Мы с мамой ходили ее навещать, и не один раз. Помню, что лечил ее немец. Анюта выздоровела.

Голод
Мой папа Иван Павлович Шуляковский был кузнецом. Делал серпы, гвозди, подковывал коней, все кузнечное делал. А до войны папа выучился на шофера. Говорили, что давали тогда всем, кто учился, буханку хлеба на день — вот и вся еда.
Был у нас свой большой огород, а в конце огорода росли кусты смородины, малины… Помню, мы часто ночевали не в доме, а в этих кустах, и мама, и бабушка, и вся семья. Постелет бабушка на землю что-нибудь, и так и спали. Прятались здесь мы часто и днем. Было у нас большое гумно, здесь цепами молотили зерно. Пекли свой хлеб. Ели макуху — суп из картошки, заправленный толченым маком.
Есть всегда очень хотелось, и вот мы, дети, ходили на мусорку. Здесь, недалеко от нас, где сейчас санаторная школа, в конце двора выбрасывали мусор. Там можно было найти и что-то съедобное. (На месте санаторной школы, в здании белорусской сталинской школы, в годы войны размещались немецкий гарнизон и госпиталь — авт.) И вот один раз мы пошли на эту мусорку, а сестра моя маленькая была, на несколько лет младше меня, и нас увидел немец, который стоял невдалеке с овчаркой. Он спустил на нас эту овчарку, мы убегать, я старше — быстрее бегу, а сестра сзади осталась, овчарка на нее и накинулась — уцепилась за край пальто, и сестра упала… Рядом с немцем стояла переводчица, говорили, она была русская. Вот эта переводчица стала кричать, звать собаку, та и отпустила сестру. А так бы овчарка сестру точно на части разорвала.
Недалеко от нашего дома был большой огород, ухаживал за ним немец. Он был добрый, внимательный, всегда давал нам, детям, и огурцы, и помидоры, и все, что в огороде росло. Почти всегда подзывал меня, а я уже всем детям раздавала. Немец так объяснялся, что мы его немного понимали, даст в руки всего из огорода и говорит, что у него тоже есть дети, семья.

Расправы
Я часто бегала из дома через улицу Кирова на улицу Тельмана. Там жила мамина сестра Зося. Мама меня отпускала к тете одну, так как это было недалеко. Однажды бегу и сразу не сообразила, что это такое передо мной, а когда поняла, что на веревках висит растянутый человек, весь одет в черное, — как рванула назад, домой, так и не добежав до дома тети. Говорили потом, что это был партизан. Долго после этого я боялась одна там ходить.
Как-то в дом пришли немцы, что-то требовали от бабушки и чуть ее не задушили.
Рассказывали, это было в начале войны, по улице шел священник, волосы, борода — все черное, и одет во все черное. Немцы хотели его расстрелять, видно, посчитали за еврея, но он успел вынуть наверх из-под одежды крест. Это его и спасло. А еще в Глуске жил еврей, но он был очень рыжий. Ладил и с немцами, и говорили, что помогал партизанам. Но его никто не выдал, и он остался жив.

Дядя Миша
У моего папы был брат Михаил. Они с папой у нас дома иногда залезали под пол, в погреб, и там что-то долго делали. Позже я узнала, что там стоял приемник и была рация. Когда они залезали, бабушка погреб закрывала крышкой, потом половиком. Меня тоже в доме оставляли, я помню, залезала под швейную ножную машинку, а сверху машинка была застелена большой скатертью. Я под машинкой, сверху скатерть — меня не видно. Дом в это время бабушка замыкала, и все куда-то уходили. Дом закрыт, никого нет. А папа и дядя, когда уже хотели вылезть из погреба, стучали, я снимала половики, открывала погреб. А через какое-то время и все домашние возвращались.
Дядя был связан с партизанами через нескольких связных, их знал только командир партизанского отряда. Об этом мне рассказал после войны папа, а уже позже я встретилась и с командиром партизанского отряда Храпко. Он после войны жил в деревне Зелёнке, это за речкой в городе Бобруйске, тогда это был пригород Бобруйска. Он мне рассказал, как дядя помогал партизанам, и дал об этом такое письмо-справку. Эту справку я послала дочке дяди Миши в Киев, а там этот документ помог ей получить квартиру.
Дядю Мишу расстреляли, а потом повесили на виселице в центре Глуска, и была у него на шее шильда с надписью «За связь с партизанами». Висел он несколько дней, на устрашение всем. Мой папа с двоюродным братом пытались его снять, но виселицу охраняли. Первый раз не получилось, а во второй смогли снять, потому что холодно было и немец-охранник пошел греться. Они сняли с виселицы дядю Мишу, отвезли и похоронили его на кладбище.
Буквально накануне дядю предупреждали, чтобы он уходил из Глуска, потому что его вот-вот схватят. Но он просил забрать в отряд его четверо детей и жену. А партизаны не успели — дядю арестовали в ту ночь, когда партизаны должны были перевезти к себе его семью. Было у него два мальчика, Витя и Толя, и две девочки, Галя и Инна. Их потом забрала родная сестра мамы тетя Поля, у нее своих детей не было. Она вырастила сирот, они выучились и живут в разных городах.
После войны сестра моя Ада случайно увидела в Бобруйском краеведческом музее документы о дяде Мише, написала воспоминания. О дяде писал в своей книге и Храпко. (Николай Борисович Храпко родился в деревне Берёзовке Глусского района; организатор, командир партизанского отряда им. Чапаева, позже комиссар 37-й партизанской бригады им. А. Я. Пархоменко. Вместе с Ф. Т. Поповым написал книгу о борьбе партизан против немецко-фашистских захватчиков «По зову сердца» — авт.). А дядю немцы повесили по доносу, что он партизан, но не все же знали, что это действительно так. (Шулякоўскі Міхаіл Паўлавіч нарадзіўся ў 1910 годзе. Па заданню камандавання партызанскага атрада імя С. М. Кірава брыгады імя А. Я. Пархоменкі служыў бургамістрам у Глуску. Выкрыты і расстраляны гітлераўцамі ў лістападзе 1942 г. (кніга “Памяць. Глускі раён”, стар. 19) — авт.)
После расстрела дяди Миши поехал папа посмотреть картошку, может, и выросла. Посадил ее возле Войтехово, но обрабатывать не ездил — куда ехать, если вокруг немцы. А тут решился, семью же кормить надо. Картошка на удивление выросла очень хорошая. И вот когда он был на поле к нему подошли партизаны и хотели расстрелять: мол, брат старосты. Но мнения в группе партизан разделились. Другие сказали, что это же брат, а не сам староста. И оставили папу в живых. После войны и детей дяди, и нас обзывали… Натерпелись мы, конечно. Без вины виноватые.
Конец войны
Помню, как немцы отступали, шли и шли, очень много их было. Папа посадил нас, детей, на телегу, запряг коня, положил, что можно было увезти, и мы поехали в сторону Мыслотино. Много людей было, кто шел пешком, кто ехал, и все в эту сторону. А бабушка не поехала. Осталась дома. Потом рассказывала, что видела, как немцы дома поджигали. Один немец намотал тряпку на палку и зажег ее, а другой обливал дома бензином — и так поджигали, но не все подряд, а через два-три дома. Так получилось, что тогда сгорел и наш дом. Остались мы ни с чем, и жить негде. И вот нас, как погорельцев, поселили сразу в хорошем доме по улице Карла Маркса, а потом этот дом для чего-то нужен был, и нас переселили в барак, что стоял на улице Кирова, сейчас на этом месте дом № 43. Кто что мог, у кого что было, тем люди и делились. Давали кто миску, кто горшок.

Папа
Во время войны гоняли немцы мужчин в лес на заготовку дров для отопления, и папу тоже. И вот был с ними в лесу один человек, сильно руку поранил. А папа умел заговаривать. Он этому человеку заговорил кровь. Она и перестала идти. Как пришли наши, пошел папа на фронт, воевал до победы. Медали у него были «За освобождение Праги», «За взятие Берлина».

После войны
После войны учились мы с сестрой в школе. Небольшая школа была возле больницы, там, где недавно было швейное предприятие «Надежда». У меня было что обуть, а вот у сестры — нет. Так ей пошили обувь из овчины, чтоб тепло было. Но эта обувь промокала, и папа носил сестру в школу и обратно на руках.
После войны очереди за хлебом были очень большие. Мы жили в бараке, окна в нем были очень низкие, а рядом с окнами дорога. Увидели мы, дети, в окно, что по дороге люди идут и все в руках хлеб несут, и наделали крику: хлеб, хлеб… Взрослые выскочили из дома, чтобы за хлебом в магазин бежать, а оказалось, что люди в руках по кирпичу несли, а не хлеб… И такое было…
А еще помню, сразу после войны над нашим и другими домами по нашей улице иногда пролетал советский самолет, низко-низко, и «махал крыльями». Говорили, что здесь жила семья летчика, и он им так привет передавал. И вот в один из таких прилетов самолет упал, был сильный взрыв. Что случилось — не знаю, но нас, детей, туда родители не пустили посмотреть.
От автора: Леонила Ивановна живет в родительском доме. После пожара, что устроили отступающие немцы, на месте сгоревшего дома сначала поставили домик, потом в нем осталась жить бабушка, а в 1947 году недалеко от этого дома построили еще один, в него и переселились родители Леонилы Ивановны с детьми. Теперь все ее заботы — огород, маленькое хозяйство да дом содержать. Приезжают к ней погостить родственники, навещают дети, она им всегда рада. Только вот здоровье не очень… А мир беречь надо всем. Мир на земле, здоровье, семья — это самые большие ценности жизни. Храни нас Бог от того, что происходит на Украине…
Инна КИРИНА
Фото Сергея РУДИНСКОГО