О том, что началась война, большинство советских граждан узнали лишь в полдень 22 июня 1941 года, когда по радио начали транслировать выступление Молотова. В это время защитники Брестской крепости уже сражались с врагом, а фашистские танки продвигались по белорусской земле. Первый удар коричневой чумы приняли на себя западные области нашей республики. Несмотря на мужественное сопротивление Красной Армии, немецкие передовые части на третий-четвертый день после начала войны продвинулись уже далеко вглубь Беларуси.

Мария Дмитриевна Тузик в 1941 году была маленькой четырехлетней девочкой и жила вместе с родителями в Минской области, в деревне Харовичи, которая в то время относилась к Дукорскому сельсовету. 

— Детская память сохранила только отдельные моменты, — рассказывает теперь уже глусчанка Мария Дмитриевна, — но они самые важные. Я очень хорошо помню, как рыдали женщины, провожая в первые дни войны на фронт мужчин, среди которых был и наш отец. Мы с мамой провожали его до последнего деревенского дома. Все плакали. Мне тоже очень хотелось плакать, но слез почему-то не было, и я просто терла кулачками глаза. Конечно же, я еще не понимала, что происходит, но, что папа куда-то уходит, — было ясно. Уже через пять дней после начала войны в деревню пришли немцы. Сельчан, у которых были большие, на две комнаты, дома, фашисты выселили. Сказали: «Забирайте вещи и идите куда хотите». Так в нашем маленьком домике поселилось 10 человек — мы, шестеро детей и мама, соседка и брат отца с женой. Спали где приходилось: на полу, на печке, на лежанках. Сейчас, когда я вспоминаю свое военное детство, понимаю, как тяжело приходилось тогда нашей маме: и кормить всех надо было, и о безопасности заботиться, ведь каждый день жизни висели на волоске.

Анастасии Семёновне Жерноклёвой в 1941 году было 10 лет. Жила она вместе со своей большой семьей в деревне Балашевичи Глусского района.

— Все сельчане выбежали на улицу, — вспоминает Анастасия Семёновна, — когда по радио услышали о нападении немцев. Мама плакала, а мы, дети, не понимая, что происходит, обнимали ее, жалели и плакали вместе с ней. Фашисты появились в Балашевичах через несколько дней после начала войны. В деревне обосновался их гарнизон. После освобождения в 1944 году отца забрали на фронт. Мы, дети, бежали за ним, за колонной солдат до Глуска больше пяти километров. Потом маме пришла похоронка, а чуть позже, наверное, несколько месяцев прошло, соседка прибежала к нам в дом и говорит: «Ирина, там твой Семён домой идет!» (По данным сайта www.obd-memorial.ru, Дедюля Семён Васильевич 1902 г. р. до сих пор числится погибшим 18 августа 1944 года. — Авт.) Радости нашей не было предела. Отец вернулся с фронта без руки, и мы по очереди помогали ему обувать сапоги. Многое уже из памяти стерлось, но голод, холодный погреб, где мы прятались, и тот страх, который нас сопровождал все годы оккупации, забыть невозможно.

Зинаида Федосовна Ильина в начале войны жила в деревне Луки Жлобинского района.  В 1941 году ей было только четыре года, но женщина помнит почти все, что пришлось пережить.

— Отца призвали на фронт в первые дни войны, — рассказывает Зинаида Федосовна, — как только объявили мобилизацию. Позже мама узнала, что папа попал в окружение, а потом в плен и погиб в бобруйском лагере для военнопленных. Вскоре к нам в деревню пришли немцы. Поселились в домах сельчан, а нас вывезли в деревню Плёсы Бобруйского района. Когда уезжали, мама очень сильно просила немецкого офицера не сжигать наш дом, надеялась вернуться. Не знаю, каким образом, но дом действительно сохранился. В Плёсах маму, меня и двух братьев (младшему было месяцев семь-восемь) подселили в дом к местному жителю. Чтобы добыть кусок хлеба, мы со старшим братом Алексеем (ему было 10 лет) ходили по деревне и просили еду. Жители всегда нам что-то давали: хлеб, блины, а кто и сало. Однажды мы с братом случайно попали в дом, где жили фашисты. Они, конечно, нас выгнали, хорошо, что живы остались. Среди немцев был офицер, который хорошо говорил по-русски. На следующий день он увидел нас и позвал брата в дом. То время, пока Алёша там был, для меня показалось вечностью: думала, что его убили. Вскоре брат вышел с сумкой, полной всяких продуктов. Ему дали хлеба, тушенки, круп, даже конфет. Не знаю, почему немец так хорошо к нам отнесся, но он же потом, когда мама заболела тифом, помог определить ее в больницу. А вот от каторжных работ в Германии парней и девушек никто не мог спасти, поэтому брата мы всегда прятали, когда шел хапун. Хотя прошло уже много лет, но память до сих пор отчетливо хранит постоянное чувство голода, страха и вкус блинов, сделанных мамой из гнилой картошки.

Записала Ольга ЯНУШЕВСКАЯ