Милое-милое, давнее-давнее

Детство мое вспоминается мне…

Д. Кедрин

Надя просыпается от Гимна СССР — значит, пора вставать. От одной этой мысли покалывает в пятки. Она ничего не понимала в музыкальных достоинствах этой мелодии, но это было сигналом к пробуждению, чего Надьке не хотелось больше всего. Пока гимн звучит, есть пару минут, чтобы чуток понежиться на теплой лежанке. Все-таки удобная это вещь — печная лежанка: на ней не жарко и не душно, как на самой печке, где можно полежать и погреться только временно. А вот лежанка — это чудо: тепло, уютно, удобно, особенно если постелить тюфячок. Раньше, бывало, донимали клопы, но Надька повывела их простым способом: зажжет спичку и к дырочкам в кирпичной стенке приставит. От дыма и огня клопы из дырок — наутек, а тут их специальной дощечкой и прихлопывает Надя. Так ни одного клопа и не осталось. Надя знала: как только отзвучит гимн, мама тут же станет звать:

— Доня, вставай, пора завтракать.

Она уже растопила печь и успела напечь блинов. По запаху Надя определила, что блины мучные, мама их называла «белые». Надя любила такие блины со сметаной, но утром есть не хотелось совсем, еда просто не лезла в рот. Но мама заставляла есть, хотя знала, что так рано ни у одного нормального человека аппетит не просыпается. Она, наверно, и не заставляла бы, но у Нади малокровие: часто кружилась голова и от слабости подкашивались ноги. И постоянно хотелось спать. Надя в последний раз потягивается на лежанке и встает. Ее ждет еще одна неприятная утренняя процедура — умыться холодной водой из ведра. Но делать нечего: хочешь не хочешь, а, будь добра, умывайся. И побыстрей, потому что времени на раскачку не так уж и много: ровно без двадцати семь вся учащаяся детвора деревни выходит в долгий путь за знаниями.

В их деревне школа начальная, а средняя — за девять километров. Путь к ней — это два поля, два леса, еще одна деревня и речка. Весной и осенью, несмотря на бездорожье, еще куда ни шло, а вот зимой идти по дороге, занесенной снегом, — занятие не из приятных.

Надя садится за стол, нехотя макает блин в сметану, слизывает ее и опять макает, опять слизывает, не откусив от блина ни кусочка. Она делает вид, будто ест, лишь бы не ругала мама. Посидев за столом минут пять, Надя выпивает настоянный на шиповнике чай и встает из-за стола.

— Возьми на столе обед, — напоминает мама, колдуя у печки. Обед — это два кусочка мороженого сала, ломоть черного хлеба, пол-литровая бутылка молока и батон, обильно смазанный черничным вареньем. Но и это кажется Наде непосильной ношей, если учесть, что ее портфель, доставшийся в наследство от старшей сестры, и без того распух от учебников и тетрадок. Она запихивает в него обед и с помощью мамы застегивает портфель. Теперь этот груз будет обрывать ей руки все девять километров долгого пути. А если учесть, что Наде всего 12 лет, она самая маленькая по росту и весу в этой разновозрастной группе деревенских школьников, то это ей явно не по плечу.

Теперь Надя закутывается в большой шерстяной платок, надевает пальтишко, всовывает ноги в валенки, берет портфель и выходит из дома. Место сбора детей — школа, а ее дом — это и есть школа, вернее, общее здание, так что ей никуда идти не надо, просто выйди на крыльцо и жди остальных. Сегодня не метет, и Надя радуется: идти будет не так тяжело. Плохо, когда ветер сбивает с ног, особенно встречный, так и норовит сорвать с тебя одежду, бросает в лицо горстями снег, так, что дышать трудно. То и дело сбивается шаг от его порывов, и приходится догонять впереди идущих.

На дворе темно, хоть глаз выколи, только светятся окна домов — там тоже собираются дети в школу. Небо беззвездное и потому бездонно-черное. Над деревней, которая кажется единственной во всей Вселенной, висит глухая тишина, не нарушаемая даже лаем собак, поэтому хорошо слышны шаги приближающихся детей, слышно, как поскрипывает снег под их ногами. Потихоньку сходятся все, полусонные, молчаливые. Вот и Вера, Надина подружка, подкатывается. Она на год младше Нади и сейчас укутана так, что видны из-под платка одни глаза и нос, а потому Вера кажется круглой и толстой.

До конца деревни дети идут гурьбой, кто с кем хочет. За последним домом начинается лес, и теперь у каждого из идущих свое место. Впереди — самые старшие мальчишки, у них в руках палки, к концам которых прицеплены жестяные банки, напиханные тряпками, политыми керосином. Мальчики зажигают их — и сразу становится веселей. Эти чадящие факелы как гарантия безопасности, они освещают пространство примерно в радиусе трех метров, и эти три освещенных метра вселяют в души детей уверенность в своей защищенности. Пусть это всего лишь иллюзия, но ведь ею тоже можно жить некоторое время. Главное — верить, что тебе никто и ничто не угрожает, тогда не так страшно. В детских сердцах борются два чувства — страх и надежда, и они будут бороться друг с другом до самого конца пути. Сегодня, завтра, месяц, год… Может быть, всю жизнь. Только дети об этом пока не знают, для них главное — сегодня. О том, что будет завтра, они не умеют думать, живут тем, что есть сейчас, а сейчас есть долгий и трудный путь в школу.

Замыкают эту длинную живую цепочку старшие девочки, а перед ними — Надя с Верой, самые маленькие и слабые. Так заведено уже давно по каким-то неписаным правилам. Оно и понятно: самые сильные и выносливые — впереди, они протаптывают дорогу слабым. Позади те, кто следит, чтобы слабые не отстали и не потерялись. И никто не возражает — так надо.

Лес подступает к самой дороге, черный, зловещий, живой. Деревья и кусты представляются Наде живыми существами, и казалось, что там, за ними, еще кто-то невидимый неотрывно следит за каждым ее шагом. Она чувствует этот взгляд, и этот невидимый кто-то будет следовать и следить за ней до самого поля.

Все идут молча, сберегая силы, да и от страха не поворачивается язык. Портфель оттягивает руку Нади, он почти волочится по снегу, поэтому приходится часто менять руки. К концу леса становится чуть веселей, потому что впереди поле и другая деревня. Но что это? Старшие мальчишки замедляют шаг. Вся цепочка останавливается и замирает: где-то справа, в лесу, отчетливо слышится волчий вой. Сначала один, затем его подхватывает другой, третий… Становится жутко, леденеет все внутри, ноги деревянные и не слушаются, сердце, кажется, остановилось. Старшие впереди шепотом совещаются: что делать? Идти вперед или повернуть назад? Впереди поле и деревня, позади лес и дом. В поле не так страшно и опасно, поэтому решение в пользу поля. Но теперь шаг нужно ускорить, чтобы побыстрее выйти из леса. В нем хозяева — волки. Наде с Верой приходится почти бежать, но они не жалуются — бесполезно, другого выхода нет. Наконец долгожданное поле, можно сбавить темп и перевести дух. Надя слышит, как стучит в ушах ее сердечко — от страха, от бега и от жажды. Она дышит часто-часто, и от морозного воздуха покалывает в горле. Во рту сухо — язык не ворочается, и Надя загребает варежкой снег и запихивает в рот.

— Ой, Вера, я больше не могу, — выдыхает она.

— Я тоже чуть живая, так испугалась, что ноги до сих пор дрожат,— отвечает подружка, стараясь не отставать от Нади.

Поле преодолевается детворой легче и потому быстрей. Но все знают: впереди еще одно испытание — речка. Даже не сама речка, а мост через нее. Точнее, то, что осталось от моста: чудом державшиеся на столбах бревна, с которых содраны доски, видимо, теми, кому они были нужны больше, чем школьникам. И все это сооружение на высоте примерно пяти метров над рекой. Правда, был еще один мостик, сбитый на скорую руку, но до него метров 500, да от него к дороге еще столько же, поэтому наиболее смелые перебирались по обледенелым бревнам полуразвалившегося моста. Надя с Верой далеко не смельчаки, но, утомленные дорогой, считали, что уж лучше трудней и опасней, зато короче. Передвигаться по бревнам было и страшно, и рискованно, поэтому девчонки перебирались по ним на четвереньках, толкая перед собой свои портфели. Вера ползет впереди Нади, осторожно переставляя попеременно то левую руку и правую ногу, то правую руку и левую ногу. Сзади это выглядит смешно, потому что Bepa похожа сейчас на неземное существо, заброшенное с другой планеты для испытания на выносливость в экстремальных условиях. Надя забывает об опасности, ее давит глупый смех. Наконец она останавливается от душащего ее хохота. Вера недоумевает, но не оборачивается, потому что сделать это практически невозможно.

— Ты чего? — кричит она.

Надя заливается смехом еще сильней, потому что Вера замерла в убийственной позе: руки и ноги ее циркулем стоят на бревнах, зад приподнят, а голова внизу, и Вера пытается между широко расставленными ногами увидеть хохочущую подругу.

— Вер, ты сейчас похожа на обезьяну, — кричит Надя.

— Ты не лучше, — сердится Вера.

Но ей самой тоже смешно, и она еле сдерживается, чтобы не расхохотаться. В одиночку Наде смеяться неинтересно, да и опасно расслабляться: можно потерять равновесие и спикировать вниз, на лед речки. Вздохнув, она принимает ту же, что и Вера, обезьянью позу и передвигается дальше. На все это передвижение уходит минут 15, а на обход моста — минут 20. Экономилось 5 минут на отдых, пока подойдут те, кто не хотел рисковать. Экономилось и время, и силы — так, по крайней мере, казалось им.

Сразу за речкой начиналась деревня, делившая весь путь на две равные части. Достопримечательностью обычной, как и все другие, деревни был странный дом с окнами, завешенными грязными простынями. Он казался безжизненным, пугающим своей опасной таинственностью. Говорили, что там живут сектанты. Надя не знала, кто эти люди. Ходили слухи, что по ночам они сходятся на свои странные сборища и поют какие-то особенные молитвы. Проходя возле этого дома, дети ускоряли шаг: он внушал им такой же страх, как и развалившийся мост.

За деревней был еще один лес, небольшое поле и деревня, в которой была их школа. Уже рассвело, и все вокруг стало синим: и снег, и лес, и воздух. Факелы больше не нужны, и мальчишки прячут их в лесу, недалеко от дороги, чтобы на обратном пути забрать с собой. Идти стало легче, потому что дорога ближе к деревне была более утоптанной. Мальчики идут своей компанией, у них свои разговоры. Девчонки — маленькими группками. Надя, как всегда, с Верой. Им хочется сесть где-нибудь на пенек и передохнуть, но отставать нельзя, потом не догонишь. Это они уже хорошо усвоили. Надя с Верой считают шаги — это отвлекает от мысли об усталости. Вот наконец кончается лес и начинается поле, а за ним чернеют дома. Вьются дымки из печных труб, и вместе с дымом тянет ароматом готовящейся в печках еды. Но аппетита он у Нади не вызывает. Ей хочется одного — скорее сесть за свою парту и отдохнуть в натопленном классе. Сил почти не осталось, и Надя вспоминает свою лежаночку, которая, кажется, где-то за тридевять земель. У Нади слегка кружится голова, а впереди — шесть уроков, где надо писать, решать, думать и говорить, одним словом, учиться. А потом — обратный путь, который будет казаться короче: дорога к дому всегда короче, независимо от времени, на которое ты оставил родной дом…

Если пройти за деревню, в которой школа, еще километра четыре, начнется город — областной центр. Но он казался Наде загадочным, далеким и чужим, казался другим миром, непохожим на тот, в котором жила она. И в том мире, ей казалось, никому не было дела ни до нее, ни до ее забот, ни до ее жизни.

Был декабрь 1960 года, и до полета первого, советского, человека в космос оставалось четыре месяца…

Светлана БРЕУС