Стать священником в советское, наполненное антирелигиозной пропагандой время мог только тот человек, призвание которого было служить Богу и людям. Гонения на церковь и священнослужителей продолжались на протяжении более чем 70 лет советской истории. Но были периоды (1920—1930-е и 1950—1960-е годы), когда притеснение церкви и верующих становилось особенно сильным: аресты и даже расстрелы священников, увольнение верующих с работы, закрытие и разрушение храмов. К сожалению, и Свято-Богоявленскую церковь в нашем местечке тоже не минула такая участь: в 1961 году храм закрыли, а в 1963 году разрушили. Последним священником, который служил в этой церкви, был протоиерей Иван Фёдорович Мигай.

В дипломной работе иеромонаха Феодора (Кашенка), которую он защитил в 2013 году в Киевской духовной академии, есть биографические сведения об отце Иоанне. Родился будущий священник в 1894 году в селе Грушно Брагинского района Гомельской области в семье псаломщика. Учился в церковноприходской школе, в Минском духовном училище, и в Минской духовной семинарии, которую окончил в 1918 году. В этом же году Иван Фёдорович Мигай был рукоположен архиепископом Минским и Туровским Георгием (Ярошевским) в сан диакона, а чуть позже — в сан священника. Служить его отправили в Чернинскую Свято-Георгиевскую церковь Паричского района, которую в 1934 году закрыли. В работе иеромонаха Феодора есть упоминание о том, что с 1931 по 1932 год священник Мигай отбывал наказание в тюрьме. Нетрудно догадаться, за что в это время могли арестовать служителя церкви… Есть в биографии отца Иоанна и такой факт: с 1938 по 1940 год он работал сторожем на складе. С 1948 по 1961 год Иван Фёдорович — священник Свято-Богоявленской церкви в Глуске.

Старшее поколение глусчан до сих пор с теплотой вспоминает отца Иоанна. Говорят, что это был очень интеллигентный, образованный, культурный человек, хороший и ответственный священник. В Глуске живет один из его внуков — Дмитрий Всеволодович Мигай, который и рассказал мне про своего дедушку.

— Для глусчан Иван Мигай — это уважаемый человек, священник, а для меня он еще и любимый дед, — говорит Дмитрий Всеволодович, — отец моего папы (всего у деда было четверо детей: две дочери и два сына). К сожалению, мои детские воспоминания о том времени, когда жил дед, обрывочные, их сохранилось в памяти не так уж и много, и подробно расспросить уже не у кого: мои родители давно ушли из жизни. А раньше, в советское время, в нашей семье религиозную тему и служение деда не принято было обсуждать. Но все же хочу поделиться самыми яркими своими воспоминаниями.

Когда церковь закрыли, в оставшемся здании сделали кинотеатр. Мы с друзьями бегали туда смотреть кино. Меня, как самого младшего из нашей компании, обычно посылали перед сеансом забежать к деду (его дом стоял сразу за церковью), потому что знали: с пустыми руками я оттуда не приду, дед всегда насыпал полные карманы конфет, которые доставались, разумеется, не только мне.

Дед Иван был заядлый рыбак. У него даже лодка своя была. Помню, он давал мне бинокль и приказывал наблюдать за лодкой, привязанной к берегу. От дома деда до речки — рукой подать. В то время еще большие деревья возле реки не росли, так что всё хорошо просматривалось. К сожалению, мое участие в рыбалке на этом и заканчивалось: дед с собой в лодку меня не брал. Наверное, боялся: мал я еще был тогда. Я вот сейчас своих внуков тоже с опаской беру на реку и только просто прокатить в лодке, а не рыбачить. У деда были самые современные удочки: что-то он сам покупал, а что-то дарили его многочисленные друзья. Но, кроме традиционных снастей, он любил ловить рыбу волочком. Это такая сеть, невод, которую рыбаки волокли, тащили по воде. Дед называл такую рыбалку царской. И меня научил пользоваться волочком, подарил его мне, и я с друзьями все лето пропадал на речке.

Каждое воскресенье, в любую погоду, мы всей семьей ходили к деду Ивану в гости. Это была семейная традиция, можно сказать, закон. Ни одного воскресенья не пропускали. Все большие праздники — семейные, религиозные — мы опять у деда. А жили далековато от центра, на Слободе. Зимой посадим младшего брата в санки и идем все вместе к дедушке…

Смерть деда Ивана была для меня большим потрясением. На всю жизнь остался в памяти тот момент, когда отец сказал, что дед умер. На похороны приехало много его друзей. Траурная процессия шла по улицам Жижкевича и Советской, которые на тот момент были выложены булыжником. Так вот, те камни под ногами до сих пор стоят у меня перед глазами. Мой дед был очень добрым, справедливым, любящим своих детей и внуков человеком. С ним ушла целая эпоха в жизни нашей семьи, — закончил свой рассказ Дмитрий Мигай.

Дом, где жили глусские священники, всегда стоял позади церкви. Он и сегодня там стоит, но, конечно, за много лет жильцы его уже немного видоизменили: что-то пристроили для удобства, а что-то, наоборот, убрали. Сейчас дом разделен на три квартиры. Возможно (даже наверняка), когда-то он весь принадлежал семье священника. Почти сразу после Великой Отечественной войны здесь поселился Иван Фёдорович Мигай с семьей, а во второй половине — семья Фёдора Матвеевича Языльца. Воспоминаниями о детстве, юности, о жизни по соседству с семьей священника Мигая со мной поделились Людмила Фёдоровна и Александр Фёдорович Язылец.

— Наша семья поселилась в доме № 3 по улице Первомайской в 1947 году, — рассказывает Людмила Фёдоровна. — Сейчас дом используется как дача: я и мои братья приезжаем сюда на лето. Дети отца Иоанна (в нашей семье его называли всегда отец Ян) были старше нас, но вот внуки — почти ровесники, так что мы общались. И наши родители тоже по-соседски общались и со священником, и с матушкой, несмотря на то, что мой отец был атеист, коммунист. Хочу сказать, что никакой вражды между нашими семьями никогда не было, а даже наоборот, была тесная соседская дружба. Папа и отец Иоанн часто беседовали по вечерам, правда, о чем они говорили, я не знаю. В свое время наш отец окончил церковно-приходскую школу, знал Закон Божий. Возможно, и религиозная тема присутствовала в их беседах. Дети отца Иоанна, кроме Всеволода, который остался жить в Глуске, разъехались кто куда: дочь Лида жила в Киеве, Лариса переехала недалеко от Глуска, в Маковичи, Виктор — в Ужгород. Матушка Серафима, очень добрая, гостеприимная женщина, всегда нас угощала бисквитами собственного приготовления, а еще она делала необычный для того времени десерт — мусс. Жаль, умерла она рано, болела.

В детстве я дружила с внуком отца Иоанна Валерием, который частенько гостил у дедушки. Однажды сын священника Виктор, инженер по специальности, сделал для нас деревянный автомобиль, который приводился в движение с помощью педалей. И, представляете, эта машина ездила. Мы с Валерой катались на ней вокруг церковного двора (по-белорусски «цвінтара»). Все наше детство прошло на этом цвинтаре, окруженном кустами сирени и вековыми деревьями. Все дети с окрестных улиц собирались играть здесь. Но церковный сторож Яков Соколовский частенько нас гонял. Он был очень религиозный человек и считал, что цвинтар не место для детских шалостей. И, наверное, правильно делал, но мы-то тогда этого не понимали и при появлении сторожа бежали все врассыпную. Однажды я вот так убегала и, зацепившись подолом платья, повисла на церковном заборе. Хорошо, что мимо проходил соседский парнишка и помог слезть.

— На церковном дворе, — продолжает разговор Александр Фёдорович, — было похоронено два священника. Одного из них похоронили в 1948 году справа от главного входа в церковь. Мне было лет 7 тогда, и я очень боялся, как, впрочем, и другие мои сверстники, что там будут бродить привидения. Вечером, ночью на улице света не было ни летом, ни зимой. А за церковью близко был луг, речка, а дальше уже и лес. Так вот, волки зимой частенько доходили почти до церковного двора, и в темноте виднелись их сверкающие красным цветом глаза. А нам казалось, что это привидения. Но нам, мальчишкам, интереснее всего, конечно, было взобраться на колокольню.  Звонарем был дед Тупица (забыл, как его звали). Он позволял мальчишкам туда взбираться. Видно было далеко-далеко,  и вид оттуда был потрясающий.

Я по-соседски называл священника дед Иван, а он меня — Александер. На самом деле отец Иоанн был всем нам, как дедушка: частенько угощал вкусностями, Людмиле нашей сказки рассказывал. Дом священника был небольшой: крестильная комната, что-то наподобие рабочего кабинета и еще две жилые комнаты. До женитьбы (и какое-то время после) вместе со своими родителями здесь жил сын деда Ивана — Сева. Он был шофером, возил начальника ДЭУ и часто приезжал домой на длинной черной блестящей немецкой машине «Хорьх» (мы называли ее по-своему — «тхор»). В этом же доме родился внук деда Ивана   Дмитрий.

Я часто забегал к Ивану Фёдоровичу: то книжку взять почитать (библиотека у него была огромная, с разнообразной литературой), то в шахматы поиграть. А когда стал постарше, помогал деду Ивану настраивать радиоприемник: он слушал, возможно, какие-то зарубежные христианские радиостанции (а может быть, и «Голос Америки»), и время от времени настройки сбивались.

Каждую весну на Птичи был большой разлив — вода затапливала половину нашего огорода. У деда Ивана была своя лодка. На ней он выплывал на реку и сетью ловил щук. С нами тоже делился уловом. Вообще же, живя по соседству, наши семьи много чего по хозяйству вместе делали. Виктор, сын деда Ивана, и наш отец построили в конце участка (на огороде) колодец. В Птичи лежали толстые старые дубы. Летом, когда уровень воды в реке сильно упал, они их вытащили, раскололи, распилили (очень трудно было пилить мореный дуб) на плашки и ими выложили стенки колодца. Вода в нем была исключительная — чистая, вкусная. Не только наши семьи пользовались колодцем, но и другие соседи приходили за водой. К Пасхе каждый год дед Иван делал на огороде коптильню — наши семьи коптили там колбасы, мясо.

— На пасхальную службу съезжались люди со всех деревень района, — вспоминает Людмила Фёдоровна. — Деревенские жители привязывали лошадей с повозками возле нашего забора. Знакомые мамы останавливались у нас в доме, если приезжали на Пасху. В такой большой праздник прихожане надевали свои лучшие наряды и шли в церковь. Крестный ход сопровождался песнопениями, несли хоругви. Звучали голоса певчих и отца Иоанна. Колокольный звон был слышен в окрестных деревнях далеко за пределами Глуска. Церковь стояла в таком месте, что купол и крест тоже хорошо были видны со всех дорог на подъезде к нашему местечку. Помню, мы с отцом возвращались откуда-то, и, когда подъезжали к Глуску, он сказал: «Видишь крест? — Там наш дом». Можно сказать, что церковь как бы возвышалась над деревянным Глуском, ведь в местечке каменные постройки в то время можно было на пальцах пересчитать. Вообще же, у меня с детства ассоциация с церковью — это запах сирени и свежей краски, олифы. Отец Иоанн каждую весну подкрашивал, обновлял всё в церковном дворе, внутри храма. При его служении здесь был идеальный порядок.

А вот после того как церковь закрыли, разрушили, всё пришло в упадок. Как сбрасывали колокольню, я сама не видела, была в школе. Но слышала грохот от падения колокольни на землю. Рассказывали, что командовал этим варварством райкомовский работник Варивончик. Он грубо разговаривал со священником, обращался на ты. Люди проклинали тех, кто такое кощунство сотворил.

Без храма наш поселок стал уже не тот. Церковь задавала Глуску определенный ритм жизни: праздничные и просто воскресные церковные службы, после которых люди выходили умиротворенные, спокойные, колокольный звон…

— А как красиво было, — вспоминает Александр Фёдорович, — когда святили вербу вечером накануне Вербного воскресенья: прихожане выходили из храма с зажженными свечами в руках. Погода тихая, безветренная, и от церкви в темноте по улицам Глуска в разные стороны расходилась река света.

— Нам повезло, я считаю, — говорит Людмила Фёдоровна, — что наше детство прошло, можно сказать, в церковном дворе и по соседству с семьей Мигай. Мы учились у отца Иоанна быть хорошими людьми — он воспитывал нас своим примером, своей жизнью.

Ольга ЯНУШЕВСКАЯ

Фото автора и из архива семьи Мигай