Я всегда чувствовал, предполагал: по-настоящему творческий человек как личность неисчерпаем. У него длинное, долго не смолкающее эхо. Более того, даже после ухода из жизни может неожиданно, совершенно по-новому раскрыться. Приблизительно так, как произошло с нашим даровитым земляком Иваном Петровичем Булгаковым — своего рода «брендом» поселка, его гордостью, визитной карточкой, самопрезентацией…

Казалось бы, после десятков лет близкого знакомства всё о нем знал. И как о талантливом художнике, и просто как о человеке. Добром, в одинаковой степени открытом как диалогу, так и искреннему монологу. Мол, какие уж там взаимные секреты, когда почти каждый день измеряем шагами одну и ту же улицу. А любая очередная встреча не ограничивалась традиционным «добрый день». Обязательно хоть какой-то да «междусобойчик» на предмет взаимного расположения.

А вот, поди ж ты, удивил так удивил. Эмоции буквально зашкаливали, когда сын живописца, умершего более десяти лет назад, пригласил к себе домой. Не «чаи гонять», а посмотреть до сих пор незнакомые мне графические работы — и в альбомах, и на отдельных листах. Бывает, и нескольких достаточно, чтобы включить оценочный фактор. Тут не десятки — сотни… Настоящее пиршество классного рисунка. Не говорю уже про эстетическую реакцию на увиденное.

Ведь тут в чем фокус? Графика — жанр особый и отдельный. В ней, как в живописи, за краску, за колорит не скроешься. Здесь сразу видно: умеешь ты рисовать или «погулять вышел». Тут же вердикт с первых минут знакомства: Мастер!

При этом первый же вопрос самому себе: почему такой прекрасный жанр — вторым планом, как бы по касательной? Да что толку вопрошать — ответа уже не получишь. Куда как уместнее коррективы иного рода: вынести обнаруженные работы на общее обозрение. От лежания в «семейных закромах» проку мало. Хотя сам рисовательный процесс — дело, скорее, индивидуальное, но результат всегда тяготеет к общественному резонансу. Можно только приветствовать правильную ориентацию Булгакова-младшего. Галерея графических работ отца в одном из длинных коридоров второй школы — общий проект с директором учебного заведения Еленой Сличёнок. Станем считать его первой ласточкой. Есть же еще музей, кинотеатр, общественные здания…

Но это завтра, послезавтра… Что называется, зацепка уже есть. Мне же почему-то в таком благоприятном контексте хочется вспомнить его вчерашнего. Такие виртуальные встречи всегда во благо. Например, вот типичный для его жизненных принципов эпизод, тот, что связан чуть ли не с ежегодными импровизированными художественными выставками около собственного дома. Эдакие культуртрегерские, просветительские акции, где прекрасный гид — сам автор. До сих пор помнится реплика одной из посетительниц:

— Ну вот, хорошо, что и в Глуске свой Арбат есть.

А был он, прежде всего, потому, что был такой активный местечковый Пиросмани — одновременно и популяризатор, и подвижник, и наставник молодых. Итог такого наставничества — три члена Союза художников. Для масштабов нашей «пошехонии» — блистательный результат! Полное сращение цели и итога. Сверхзадачи и процесса.

Впрочем, как могло быть иначе у рисовальщика, живописца такого класса? Прописка провинциальная, почерк — столичный. Он не только отражал, но и отражался в изображаемом. Тонкий лирик, склонный к философскому размышлению. Если и «консервировал» в работах некие мгновения, то по-настоящему пушкинские. Те, над которыми действительно стоило подумать.

Названия картин были предельно простыми: «Зима», «Старые ивы», «Полдень», «Восход луны»… Тот случай, когда не к чему прятаться за ложную многозначительность формулировок. Уже с первых минут воспринимаешь их как условность. Всё сливается в едином чувстве с органичным переходом состояний. Однажды прочувствованные автором, они передаются тебе, струятся, перетекают, плещутся в душе. Она же уже своего рода сообщающийся сосуд, как бы подключенный во время созерцания к кровеносной системе того, кто эти чувства как бы спровоцировал.

А как он однажды еще при жизни заставил восхититься?! Взял да вдруг выпустил большую детскую книжку тиражом аж в один экземпляр! Название опять предельно простое: «Трудный хлеб». Автор текста и иллюстратор органично слились в одном лице. И то, и другое — талантливо! Опытный, искушенный жизнью человек неожиданно по-детски восторгается полетом птицы, ростом травы и цветка, игрой света на оконном стекле… Всё это на общем фоне девальвации чуда, когда и полет в космос — будни. Но он, чьи работы в свое время успешно экспонировались в Московском манеже, тогдашней своеобразной Мекке художников, меньше всего боялся наивного ракурса. Понимал: нередко он самый искренний и достоверный.

До сих пор не забылся наш разговор о счастье. Мол, состоялось ли оно у него? Четкого ответа не получил. Оно и понятно. До сих пор, да и то в литературе, известен только один человек, нашедший этому понятию денежный эквивалент. Шура Балаганов из «Золотого теленка» оценил его на сумму шесть тысяч четыреста рублей. Считал, что именно такая цифра граничит с райскими кущами.

Булгакову же по-настоящему хорошо было только рядом с любимым делом. Мало чему удавалось отлучить его от холста, кисти, карандаша. Они всегда были рядом, если не считать времени, связанного с историей страны. Прежде всего с войной, где даже автомат в руках художника не удивлял.

Поэтому сегодня рискну ответить за него. Думаю, Иван Петрович всё же всегда оставался внутри себя человеком счастливым. Конечно, в том объеме, как и вообще-то может реализоваться счастье на этой грешной земле… Что ж касается конкретной ситуации — я благодарен жизни за предоставленный шанс еще раз порадоваться за того, кого так любил и уважал. А еще больше потому, что то и другое никуда не пропало. Вот и опять пишу о человеке, у которого рука, кисть и сердце всегда были слиты воедино. Творя, он лишь возвращал миру те энергию, радость, добрую душу, которыми сполна обладал сам.

Наум САНДОМИРСКИЙ