В июле мы будем отмечать 75-летие освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков. Каждому жителю нашей страны хорошо известна цена, которую заплатили белорусы за мирную жизнь. Очевидцев событий военных лет и зверств оккупантов на белорусской земле очень много, и воспоминания у каждого свои, особенные, пережитые лично. Жительница Глуска Екатерина Борисовна Кондрусевич поделилась с нами рассказом о своем детстве, которое пришлось на военные годы.

— Воспоминания могут быть приятными и не очень, — начала свой рассказ Екатерина Борисовна, — иногда такие, которые не хочется ворошить, но от них никуда не деться. Они глубоко врезались в память и живут с тобой всегда. Именно такие воспоминания у меня о Великой Отечественной войне. Я родилась в деревне Славковичи Глусского района. Мне было два с половиной года, когда началась война, и шесть лет, когда она закончилась. Многие могут сказать: «Что можно запомнить в таком возрасте?» Да, конечно же, каждый прожитый под оккупацией день я подробно не помню, но война запомнилась мне своими звуками, голосами людей, отдельными яркими моментами — они в памяти на всю жизнь.

Самое первое воспоминание — пожар. Горел наш дом, подожженный фашистами. Немцы, заняв Глуск, уже через несколько дней были в Славковичах. Вооруженные автоматами, они приехали в село на мотоциклах. Такой техники в то время у нас в деревне еще никто не видел. Окружили деревню и начали сгонять людей в центр села. Перепуганные женщины и дети кричали и плакали. Немцы искали коммунистов. Нашелся среди сельчан один предатель, он назвал 12 человек, среди которых был и мой отец. Но этих людей как раз в это время в Славковичах не оказалось — они в соседней деревне (в Зорьке) молотили зерно. Часть немцев отправилась туда, а остальные пошли грабить наших сельчан. Забирали всё, что им приглянулось: еду, животных… Стали поджигать дома. Наш дом стоял по улице первым, первым его и подожгли. Дом новый, построенный только в 1940 году. Долго не получалось у фашистов его поджечь. Тогда строение облили бензином по самые окна. И вот медленно огонь стал окутывать новые бревна, дом затрещал, загудел, застонал, и потом пламя взметнулось под самое небо. В это же время из Зорьки пригнали арестованных — босых, в одних подштанниках. Их захватили прямо на току во время работы. В колонне шел и мой отец. Планировалось, что захваченных коммунистов погонят в Глуск в комендатуру, но тут на свой страх и риск к немцам подошла учительница немецкого языка нашей школы. По национальности немка, хорошо владела немецким языком. Она сумела убедить карателей, что эти 12 человек — мирные крестьяне, у них нет оружия и воевать против новой власти они не будут. Удивительно, но ей поверили и всех арестованных отпустили.

Оставаться в деревне было опасно, да, собственно, и негде. Те, у кого уцелел дом, побоялись приютить погорельцев. Пришлось нашей семье и другим нашим товарищам по несчастью срочно в лесу строить «буданы», рыть землянки. Надо сказать, что немцы не решались появляться в глухих лесах с непроходимыми болотами, которые были вокруг Славкович. В первые дни войны здесь создавались и действовали партизанские отряды, взявшие под защиту жителей окрестных деревень — Славкович, Зорьки, Клетного, Малиново, Барбарово, Чапаево. Партизаны контролировали все лесные дороги и при приближении фашистов к деревням сообщали местным жителям об угрозе. Каждая семья в любой момент была готова срочно уйти в лесной лагерь. А в лесу от немецких облав спасали болота.

Мы, маленькие дети, не понимали всего, что происходило в те дни вокруг. Летом нам даже интересно было жить в лесу. Но вот когда наступила осень и начались холода, наша детская радость поубавилась, мы плакали, просились домой. Мамы, как могли, успокаивали нас, согревали своими телами. В нашем «будане» жили в основном родственники: мама, бабушка, две мои тети и четверо детей примерно одного возраста. Рядом стояло еще два десятка таких же жилищ. Наш «дом» не отапливался. Пола не было. Зимой всё промерзало. Как все, особенно дети, пережили те страшные холодные и голодные зимы, только одному Богу известно! Первое время у нас была корова: ее чудом удалось спрятать от немцев и увести в лес. Она была нашей кормилицей. Мама с тетей караулили ее по ночам, привязав веревкой к руке. Однажды, где-то в конце октября, случилась беда. Как-то под утро мама проснулась: веревка в руках, а коровы нет. Видимо, ночью проходили какие-то люди, обрезали веревку и угнали корову. Пропажу искали все вместе. Нашли от нашей коровы только голову. Принесли ее в лагерь. Взрослые плачут, а мы, ребятня, бегаем, прыгаем вокруг и просим у коровки молочка. К слову, мы не постоянно жили в лесу — иногда возвращались и в деревню. В лес уходили только тогда, когда становилось опасно. Представляю, как тяжело было моей маме. Она должна была всегда, каждую минуту, быть готова убежать с детьми в лесное убежище.

Из звуков войны в памяти остался рев немецких самолетов, которые регулярно летали над лесами и болотами в поисках партизан. После таких облетов обычно начиналось немецкое наступление. Однажды наш лесной лагерь, где мы прятались при облавах, оказался на линии боя между партизанами и оккупантами. Пули с двух сторон засвистели у нас над головами. Обезумевшие от страха люди бросились к болоту. Кто помоложе, без детей — те бежали быстрее. Я сидела у бабушки на спине (так легче было меня нести), а у мамы на руках — грудная сестренка. За плечами у них висели котомки со всем нашим скарбом. И вдруг бабушка вместе со мной провалилась в «пельку» (гиблое место в болоте) и начала тонуть. Я, сидя у нее на спине, на котомке, почувствовала, что мои ноги в воде, и стала кричать, плакать, просить: «Бабушка, милая, не замочи мои ножки, а то я опять заболею». Все люди в ужасе от выстрелов, взрывов бежали мимо нас, никто не останавливался, чтобы помочь бабушке. В такие минуты каждый думал о себе, своих детях. И всё-таки один старик сжалился и помог нам — наклонил березку. Бабушка уцепилась за нее и с трудом выбралась. Идти дальше не было сил: мы так и остались сидеть в этом болоте, пока к нам не подошли партизаны. Они помогли всем жителям деревни вернуться обратно в лагерь. К тому времени наступление немцев уже окончательно было остановлено силами партизанского отряда.

Был у нас в лесу и еще один враг, которого боялись не меньше, чем немцев, — вши. Они всюду: в голове, в одежде. Не давали покоя ни днем, ни ночью. У моей тети Марии на голове был платок, который превратился в кисею с дырочками. Из этих дырок выползали вши, так как на голове они уже не умещались. Тетя время от времени спокойно снимала платок и стряхивала его над костром. Треск от горящих вшей — это тоже память войны.

Но были в нашей трудной военной жизни другие, можно сказать, приятные моменты, которые тоже запомнились навсегда. Например, жестяные баночки с конфетами, доставшиеся каждому ребенку в лесном лагере. Это была гуманитарная помощь от американцев, сброшенная нашим самолетом.

Во время затишья или ночью все выходили из землянок и грелись у костров. Это было настоящее блаженство: мы, дети, грели ножки, спинку, бегали вокруг, ели печеную картошку или что-нибудь жидкое, похожее на суп, хотя и без хлеба. Соли, кстати, тоже не было. Спички ценились на вес золота — берегли их как зеницу ока, и от сырости в том числе. Конечно же, друг с другом делились всем, что у кого было, всем своим нехитрым скарбом.

Сейчас думаю, вспоминаю и даже не могу понять, как мы смогли пережить те страшные два с половиной года в лесу, в землянках среди болота. Ведь, кроме постоянного холода и голода, были еще и болезни, одолевавшие и детей, и взрослых: золотуха, воспаление легких, туберкулез, анемия… Кто испытал всё это на себе, тот никогда не возьмется за оружие и всеми силами будет стремиться к тому, чтобы на земле всегда был мир. 

Записала Ольга ЯНУШЕВСКАЯ

Фото из архива Екатерины Кондрусевич