Моей бабушке Сарафине Платоновне не было равных в любой работе, ни в поле, ни дома. Рано оставшись сиротой, росла она «по людям» и многому научилась. В конце 1930-х годов трудилась она с утра до поздней ночи на колхозной ферме. И старшую дочь Марину приобщила к этой работе. Семья большая: пятеро детей да еще внуки — дети рано умерших падчериц. Муж-инвалид. А пострадал он на работе. Однажды хряк-производитель, которого колхоз приобрел для улучшения поголовья, вырвался из загона. Дед бросился ему наперерез. Разъяренное животное впилось деду в ногу, повредило мышцы спины. Пока довезли до больницы, а это25 километров, потерял он много крови, ослеп.

В 1938 году бабушку как передовую колхозницу отправили на слет стахановцев и вручили там «приз» — годовалую телку. Черно-белой масти, клейменую (серьга в ухе), а вокруг глаз — белые круги. За эти круги (телка из-за них казалась большеглазой) и прозвали ее Совой, или ласково — Совушкой. Кормилица была на славу. Молока давала много. Да какое жирное! И корм не перебирала, домой с поля спешила, не блудила по чужим дворам. Хватало молока и детям, и больному мужу. Правда, мало ему довелось попить этого молока — умер дед в сороковом году.

Когда началась война, корову берегли пуще глаза. Убегая от немцев, гнали ее в лес перед собой. Прятались в лесу вместе. Доили в листья лопуха, а то и прямо в рот детям, а иной раз — на землю, чтобы молоко не перегорало. Подойник в такой ситуации не всегда схватишь. Но однажды немцы нагрянули в деревню на машинах и мотоциклах. Жители убежали в лес, а стадо коров фашисты перехватили прямо в поле и угнали в Глуск, где располагался немецкий гарнизон. Переживала моя бабушка очень. Голосила, словно по покойнику. Одно радовало: младший сын Алесь, который в этот день пас деревенских коров, успел убежать от немцев.

Потеря коровы-кормилицы была огромной бедой. Дочь Марину угнали немцы в Германию. Попала она в облаву в лесу. Остались ее двое малых детей, которых добрые люди спасли да переправили к бабушке. У старшей дочери Шуры тоже двое малышей. Да и бабушкин младший сын Алесь здоровья был слабого. Нередко и старший, Костик, партизанивший на Любанщине, наведывался домой — долечиться и подкормиться. А тут ни коровы, ни дома. Жилище сожгли фашисты.

Горевала бабушка, молилась по ночам, когда угомонятся в землянке внуки. Просила Господа спасти дочерей Марину и Ксению, что пропали в лихую годину. Молилась за Костю, за зятьев Василия и Фадея, что вместе партизанили на Любанщине. И за коровушку, чтоб не сгинула и отыскалась когда-нибудь.

Через некоторое время узнала бабушка от людей, что Совушка пребывает во дворе одного полицая в Глуске. Корову ему отдали немцы. «Точно твоя Совушка, Сарафина, — говорили очевидцы, — глазастая и серьга в ухе».

Отправила бабушка старшую дочь Шуру на опознание. Пришла дочь с подтверждающим известием: «Наша! К тому же гладкая да ухоженная».

— Ну, пусть живет, — вздохнула бабушка. — Может, Бог приведет ее на наше подворье снова.

В 1944-м погнали фашистов с нашей земли. С ними уходили и прислужники. Как только освободили Глуск, послала бабушка дочь снова в разведку, узнать, где кормилица. Может, забрали с собой, а вдруг оставили в Глуске. Приехала моя тетя Шура с известием, что жива-здорова Совушка, но стоит уже на подворье одного фронтовика.

— Вряд ли сможем забрать, в райисполкоме хозяин работает.

— Ну что ж, хорошо, хоть добрых людей кормит, — обрадовалась бабушка.

Вместе с этим известием пришла и радость в дом. Вернулась домой дочь Ксения, пропавшая в начале войны в Минске, где училась в институте народного хозяйства. Бабушка уже не надеялась ее увидеть. А Ксения, оказывается, воевала: была радисткой-шифровальщицей.

Служила в 14-м отдельном авиационном полку 17-й Воздушной армии на 3-м Украинском фронте. Освобождала Одессу, Румынию, Болгарию. Была ранена и после госпиталя демобилизована.

— Слава Богу, живая и дома, — крестилась бабушка, обнимая и целуя дочь.

С Ксенией пришел и маломальский по тем временам достаток в семью. Принесла она в рюкзаке консервы, было из чего детям суп сварить. Перекроила свою одежду на одежки малышам, даже бабушке юбку и кофту из плащ-палатки сшила. Все обносились за войну — страх! Себе оставила лишь юбку да гимнастерку.

Все свои солдатские сбережения потратила на детей сестер да на хозяйские нужды. Купила в Глуске на рынке поросенка и принесла его домой в мешке. Несла и думала, как вернуть корову, которую увидела в районном центре, домой. В конце концов решила: надо брать свидетелей и идти в суд. Через несколько дней уже с соседками-свидетелями отправилась в Глуск. По дороге все гадали: присудят корову или нет?

— Вернут как пить дать, — говорила одна, — ведь матери ее за работу подарили.

— Могут не дать, — говорила другая, — хозяин коровы ведь райсполкомовец.

— А Ксеня тоже фронтовичка, да и дети у них сироты — Маринины, и старшая сестра — вдова с двумя пацанами. Муж-то ее Василь Белуга комиссаром в отряде Приходьки был. Там и погиб. Орденом Красной Звезды награжден. Да и Маринин муж Фадей на финской воевал и в эту войну партизанил. А теперь в Западной Белоруссии порядок наводит. Отдадут, — утверждала первая.

Суд вынес решение: корову отдать законному владельцу, то есть моей бабушке.

Пошла тетя моя с судебным исполнителем Совушку забрать. Да напрасно: хозяин угрожает, корову в стадо не пускает, а сарай на замок закрыл. Потоптался исполнитель во дворе и ушел. Зачем ему браниться за чужую корову?

Идет моя тетя Ксения по улице и плачет. А люди кругом судачат: зарежет он корову, но не отдаст. Только есть справедливость на свете. Надо же было приехать в Глуск в этот день ее старшему брату Грише, который жил отдельно со своей семьей.

— Не реви, — успокоил Ксению Гриша. — Знаешь, кого сегодня встретил? Костика нашего! Выписался он из госпиталя в Витебске. Едет домой. Ждет попутную подводу или машину.

Побежала Ксения к брату Косте, забыв о корове. Пять лет не виделись. Бросилась к нему на шею. А когда немного успокоилась, рассказала о домашних, о неудавшейся попытке вернуть корову. Выслушав ее, мой дядя Костя твердо сказал: «Не может быть, чтобы мы корову не забрали. Я с этим человеком служил, он мой однополчанин. Пошли к нему снова».

Хозяин встретил их уже с пистолетом в руке (имел он право на ношение оружия — в райисполкоме работал). Ни уговоры дяди Кости, ни слезы тети Ксении не помогли.

— Зарежу, но не отдам. Я ее уже полгода кормлю. У меня тоже дети! — кричит.

Изловчившись, Костя ударил костылем по руке с пистолетом, который хозяин направил на тетю Ксению, принявшую решительную попытку прорваться к сараю. Пистолет вылетел и упал у ног Ксении. Она схватила его, бросилась к колодцу и швырнула оружие в воду. А братья уже скрутили перепуганного хозяина и держали, пока сестра ломала запоры в сарае и набрасывала на рога коровы  веревку. Сова на удивление спокойно пошла со двора под крики и голошение недавних хозяев.

Тетя Ксения рассказывала, что нельзя было словами передать радость бабушки и всех домашних, да и всех жителей деревни, когда они увидели корову. А Совушка спокойно вошла во двор и ткнулась теплой мордой в грудь бабушки, обнимавшей и целовавшей ее с причитаниями.

— Голубушка моя, страдалица, дома уже, дома ты!

А соседи, вздыхая, сквозь слезы говорили: «Счастливая Сарафина. Дочь пропавшая вернулась, а главное — корова дома».

Была Совушка единственной коровой-кормилицей, вернувшейся в 1945 году на родное подворье нашей деревни Амур. И потянулись во двор бабушки сельчане из времянок и погребов за молоком. Нужно было лечить малокровных детей, раненых и больных взрослых. Делила бабушка молоко кружками, стаканами, а то и ложками, порой в ущерб своим внукам и детям. На молоке варили желтый немецкий тол и смазывали этой мазью детей и взрослых от коросты. Пили молоко с травами и лесным пчелиным медом ослабевшие и обессиленные люди. Рожденных в первый послевоенный год детей отпаивали Совушкиным молоком. Спасла она и моего дядю Алеся от туберкулеза. Принесла кормилица после войны несколько телочек, которых бабушка отдала в семьи своих детей и соседей. И я, появившаяся на свет в 1948 году слабой и крикливой, пила молоко от молодой первотелки, дочери Совушки. Я была первым послевоенным ребенком, которого родила Марина, моя мама, вернувшаяся из немецкого плена.

Держала и холила бабушка свою Совушку до глубокой старости. Когда коровы не стало, плакала и горевала, как по родному человеку.

Людмила БОНДАРЕНКО