«На добрую и долгую память шлю эту карточку своему милому и дорогому брату Григорию Александровичу Махначу отъ твоей сестры Мани. 28 августа 1915 года».
Завораживает все на этой фотографии: и красивая невысокая молодая женщина, и надпись на обратной стороне: «милому и дорогому брату Григорию Александровичу…». И понимаешь вдруг, что ушло не только время — фотография сделана почти 100 лет назад, — но и тепло сердца, в котором брат был назван нежными словами.
На этой фотографии моя бабушка. Все в ней очаровательно: спокойный взгляд, статная фигурка, осанка, модное платье. И не скажешь, что эта 22-летняя девушка — просто прислуга в богатом доме в Гомеле. Годы промчались, они не оставили много фотографий. Спустя почти 50 лет бабушка сфотографировалась с сестрами в день своего юбилея в 1963 году. Трудно узнать в этой маленькой женщине, сидящей в центре, ту, из далекого 1915-го года. Здесь, в шестидесятых, все уже позади: она вдова с 1937 года, позади война, выросли дети, у них непростые судьбы. В темном вельветовом костюме она смотрит в будущее, в меня, в моих детей и внуков. О чем она думала, когда щелкала камера фотоаппарата?

Сегодня для меня удивительно то, как в ней, согбенной и маленькой, вмещалась огромная сила жить. Я помню ее старушкой, потому что мне в 1963-м было 8 лет, а в 1978-м, когда бабушка умерла, чуть за 20. Но когда бы мы, внуки, ни прибегали к ней, она была занята делом: по дому, в огороде, по хозяйству. Её угощенья были простые: сочные житники, оладьи из печки (таких я больше никогда не ела), горсть сушеных яблок, несколько карамелек. Но эти угощения вызывали восторг и радость — ты был у бабушки!
Летом у окон в палисаднике смешливо и весело кивали ветки «елочки», в огороде — ни одной травинки. Земля для нее имела особый смысл, в огороде она работала не покладая рук, каждую картошину пересматривала, вытирала, а ту, у которой было больше глазок, оставляла на семена. Помогали ли внуки ей? Думаю, вряд ли, ну если только яблоки собрать, да и то не часто. Она все успевала сама.
В детстве для меня странной и непонятной была ее еда — немного, ложки две, картофельной «бабки» и несколько маленьких, величиной с мизинец, рыбок-камсинок. На просьбу «поешь моей еды» я отвечала отказом, хотя теперь знаю, что это была постная еда. В кашу-бабку добавлялось льняное семя, которое придавало ей особый вкус и запах. Дома у нас не ели эту еду, потому что не постились. Бабушка не обижалась на мой отказ и доставала заветные конфеты…
Время прошло, и теперь понятно, что ее пост и молитва стали в нашей жизни спасательным кругом. Она так жила, она постилась, потому что не могла по-другому. Этому ее научила ее мама. И одежда тоже была простой: ситцевая юбка и фланелевая кофточка — по дому, а «в люди» — черный вельветовый костюм. И удивительно сегодня, что в этой простоте скрывался великий смысл терпеливой, достойной жизни, когда не просят, не жалуются, а просто живут. Рядом с ней жили ее дети, но никогда ни на кого из них она не жаловалась, хотя, наверное, были поводы. Все в ней было тихо и мирно, как звуки молитв, которые она утром и вечером возносила к Небесам, к Богу. И умерла она на второй день Пасхи, 1 мая 1978 года, прожив 85 лет. Это было для нее наградой, так как умереть на Пасху в народе считается большой заслугой перед Богом.
Когда бабушки не стало, образовалась какая-то пустота, которую никто другой заполнить не мог. Однажды я прочитала замечательные слова митрополита Антония Сурожского: «Мы оставлены, чтобы все, что мы видели, что слышали, что пережили, могло умножиться и распространиться и стать новым источником света на земле». Что к этим словам добавишь? Разве лишь то, что моей младшей внучке пока непонятно, что в оградке на кладбище, куда мы все спешим этими днями, покоится ее пра-пра-прабабушка Мария Александровна Махнач. А тем, кто читает эти строки, она улыбается, молодая и красивая, со старинной фотографии 1915 года.

О. Л. Чимбург-Кубанская