Жительница Глуска Татьяна Сергеевна Авдейчик передала в редакцию интересные документы — письма уроженца деревни Поблин Марка Павловича Трибуша, который одним из первых в нашем районе в 1924 году вступил в комсомол. Эти письма ценны не только сами по себе, как историческая реликвия, но и своим содержанием — в них история первых десятилетий советской власти на Глусчине и история деревни Поблин.

К слову, о Марке Трибуше знает не только старшее поколение поблинцев, но и немного глусская молодежь: его именем в 2018 году назывался экологический отряд школьников из СШ № 2.

Кто же такой Марк Трибуш, о чем он писал ребятам из Поблинской школы в далеком 1967 году? Сейчас расскажем.

Под командованием легендарного полководца

Марк Павлович Трибуш родился в деревне Поблин в 1905 году в бедной крестьянской семье. Пошел работать с 12 лет: пас скот, трудился на лесоразработках и других сезонных работах. В 1927 году его призвали в армию. Служить он пошел в 39 кавалерийский полк 7 Самарской кавалерийской дивизии. Командиром полка, кстати, в то время был будущий маршал Победы Георгий Жуков. На перевалочном пункте в Минске молодой солдат Марк Трибуш, возглавивший призывников, которые приехали в товарном вагоне, докладывал Жукову о прибытии молодого пополнения. На протяжении пяти лет простой парень из Поблина служил под командованием легендарного полководца.

 В армии Марк Трибуш постепенно поднимался по ступенькам военной карьеры: сначала был рядовым красноармейцем, курсантом полковой школы, потом стал помощником командира взвода, а затем старшиной эскадрона. Служил в Красной Армии он до сентября 1931 года.

Потом Марка Трибуша направили учиться в Ленинградскую военно-политическую школу. Учеба закончилась через год, и он был назначен политруком эскадрона 11 механизированного полка 11 кавалерийской дивизии в городе Оренбурге. С этого времени и до начала Великой Отечественной войны Марк Трибуш учился на курсах, служил в должности политрука, инструктора пропаганды, был начальником агитационно-пропагандистской части политотдела, заместителем командира полка по политчасти, комиссаром полка в различных воинских подразделениях.

В борьбе с фашистами показал бесстрашие

Войну в июне 1941 года он встретил комиссаром 855 артиллерийского полка в Литве. Полк под сильнейшим напором врага вынужден был отступать. В 1943 году, после учебы в Москве в высшей военной школе ПВО, Марк Трибуш был назначен начальником политотдела 65 зенитно-артиллерийской дивизии, в составе которой с боями прошел до конца войны. Награжден орденами и медалями, среди которых ордена Отечественной войны I и II степени, два ордена Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» и «За освобождение Варшавы»; в 1953 году был награжден орденом Ленина (по информации портала архивных документов pamyat-naroda.ru).

На сайте pamyat-naroda.ru выложен только один его наградной лист. В январе 1942 года Марк Трибуш, тогда военный комиссар 855 артполка, был представлен к первому ордену Красного Знамени, но получил свой первый орден Красной Звезды. Вот что написано в наградном листе: «…16 августа 1941 года в районе деревни Сырково (Новгородское направление), когда полк подвергся нападению фашистов, тов. Трибуш взял на себя командование и в решающий момент повел за собой красноармейцев. Возглавив личный состав штаба и штабной батареи, т. Трибуш в рукопашной схватке с фашистами показал бесстрашие… Атака фашистов была отбита, и противник был отброшен. В последующих боях с фашистами с 18 по 26 августа 1941 года в районе Чудово, с 27 августа по 2 ноября 1941 года в районе Кириши, а также при разгроме фашистов в совхозе «Красный Октябрь» (Вайбокаловское направление) тов. Трибуш… метким огнем артиллерии обеспечивал успех боевых операций стрелковых частей».

В 1956 году в звании полковника Марк Трибуш уволился в запас. Жил в городе Рыбинск Ярославской области России.

Поблин в 1920-х

Ребята-комсомольцы из Поблина переписывались с земляком-героем. В письмах, датированных 1967 годом, он рассказывает о том, как зарождалась комсомольская организация в этой деревне.

«Чтобы яснее вы могли представить работу комсомольцев того времени, необходимо знать условия жизни тогда в деревне… — пишет Марк Трибуш. — Это был 1924-й, седьмой год существования советской власти. Вполне естественно, что за шесть лет своего существования советская власть не могла внести больших перемен в экономику, особенно в деревне. Но было сделано для крестьянства главное — прогнаны помещики Линкевич и Володько, которые сильно эксплуатировали крестьян. Деревня наша в 1924 году была намного меньше, чем сейчас. Хатенки были старенькие и небольшие, с одной комнатой. Жили люди тогда еще бедно. Даже молодежь одевалась во всё самотканое — от рубашки до свитки. Редко кому удавалось ходить в сапогах и ботинках: большинство парней, да и девчат, ходили в лаптях. Но главное несчастье было в том, что в деревне царила почти сплошная неграмотность. Только некоторым посчастливилось получить образование и стать учителями, таким, как Сидор Дудар, Григорий Герасимович Дудар, Адам Тарасевич. Вот, пожалуй, и все, кто получил образование на 100 с лишним дворов. В нашей деревне была и тогда школа начальная (четырехлетка). Но дети далеко не все учились в ней: в основном мальчики и очень мало девочек. Да и из тех мальчиков и девочек редко кто оканчивал школу полностью. Большинство оставляло ее по окончании 2 или 3 класса. Этому были причины: война 1914 года, а позже — гражданская. Всех мужчин взяли на войну, а дети, вместо школы, должны были помогать матерям по хозяйству. В эти годы крайне бедно жили в деревне: совершенно не было чего надеть и обуть, чтобы зимой ходить в школу…

В деревне не было ни клуба, ни библиотеки, газет почти никто не выписывал, о радио понятия не имели. Электричества не было — все хаты освещались лучиной, в лучшем случае — керосиновой лампой. Кино до 1925 года в нашей деревне ни разу не показывали. Вот та обстановка, в которой появились первые комсомольцы…»

Первые трудности

«Я окончил к тому времени всего только 3 класса нашей сельской школы, — продолжается рассказ Марка Трибуша, — Алёш Голомака — 4 класса сельской школы и еще один год учился в глусской школе (так тогда называли реальное училище).

В 1923 году в Поблине при школе открылась изба-читальня. Избачём (деревенский культработник, руководивший работой избы-читальни. — Прим. ред.) из Глусска был прислан очень энергичный и грамотный молодой человек (к сожалению, фамилию его запамятовал), который начал для избы-читальни подбирать актив из молодежи. В него вошли Голомака и я. Заведующий избой-читальней подбирал для нас книги и после их прочтения спрашивал, что мы поняли из прочитанного. Давал задания об организации коллективных читок и распространении книг среди умеющих читать. Помимо книг, выдавал нам школьные учебники, давал домашнее задание и потом спрашивал, как мы разобрались и выучили его. Это было нечто похожее на вечернюю школу. В этом же году он рассказал нам, что в Глусске есть молодежная организация — комсомол.

В январе месяце 1924 года Алёш Голомака, будучи в Глусске, сам узнал об условии приема и подал заявление в комсомольскую организацию, а в феврале 1924 года показал мне свой комсомольский билет и стал настаивать, чтобы я тоже подал заявление. Некоторое время я колебался, так как очень отрицательно относилось к комсомольцам население, особенно пожилые люди. Но под влиянием Голомаки в марте 1924 года я тоже подал заявление о вступлении в комсомол, а в апреле получил комсомольский билет. Но никому из родных не говорил, что я комсомолец. Вообще месяца три никто не знал, что мы вступили в комсомол, чтобы не обострять против себя отношения.

В первый же месяц после получения комсомольского билета у меня получилась крупная неприятность, о которой я крепко переживал. Это был конец апреля, в первый день пасхи. Моя мама, которую я очень любил, приготовила в лукошко пасху и приказала мне отнести ее в церковь святить. Я наотрез отказался. Она удивилась: почему ее такой послушный и дисциплинированный сын вдруг отказывается? Она спросила причину: может быть, заболел? Но я причину назвать не мог и молчал. Мать продолжала меня упрашивать, умолять, но когда я опять отказался, она расплакалась, да так сильно, что я не выдержал, взял пасху и понес святить. Голомака узнал об этом, рассердился и пообещал написать в стенную газету и даже карикатуру нарисовать, чтобы вся комсомольская организация знала. Я так переживал, что даже не пошел на первое комсомольское собрание. Писать он в газету, конечно, не стал, так как я ему доказал, что понес пасху, чтобы уступить просьбам матери.

Через некоторое время я сказал своей маме, чтобы она в дальнейшем ни в какую церковь меня не посылала, и объявил, что вступил в комсомол. Она оторопела, чуть не заплакала, обозвала меня «Иродом» и сказала: «Чтоб тебе кат шею отсёк, я бы нисколько не пожалела о таком Ироде-безбожнике». Такое же отрицательное отношение к комсомольцам было и у других, особенно верующих, людей. Некоторые прямо нам заявляли, что мы дождемся того, что и с нами сделают то же самое, что со Смирновым и Саломатиным в деревне Балашевичи. В 1923 году комсомольская организация отправила их в Балашевичи взыскивать недоимки. Ночью Смирнова и Саломатина схватили кулаки, вывели в конец деревни и зверски там замучили: распороли им животы, насыпали туда зерна, положили масла, яиц и написали «выполнено сполна». У нас в Поблине, конечно, таких резких выпадов против комсомольцев не было, но все невзгоды люди готовы были свалить на комсомольцев. В 1927 году от молнии загорелся сеновал Семёна Лазовика, от этого пожара выгорела половина села. В тот же день со мной встретился Иван Вареник и при людях стал кричать, что бог покарал нас только через вас, комсомольцев-безбожников. Но от дальнейших нападок нас спасло одно обстоятельство: был какой-то праздник, в который работать считалось большим грехом, а Семён Лазовик пренебрег им, сгребал и возил сено на сеновал, в который и ударила молния. Таким образом, верующие всю вину свалили на самого Семёна. Все эти факты приведены мной для того, чтобы показать вам, насколько трудная обстановка была в то время для работы комсомольцев. И всё же по мере наших сил, знаний и способностей мы ее проводили. Тем более что молодежь в большинстве своем к нам относилась лояльно, а некоторые — крепко сочувствовали. Были и люди постарше, которые относились к нам очень хорошо и даже помогали. Если нам надо было составить или красиво переписать какой-то документ, то мы обращались к Сидору Дудару, у него был красивый почерк. Я очень благодарен Адаму Тарасевичу, который общался со мной как с равным, хотя был старше меня и намного грамотнее».

Считайте его комсомольцем

Читаем письмо дальше: «Перед нами стояла задача: создать комсомольскую организацию в деревне, но для этого необходимо было иметь третьего комсомольца. Больше всех сочувствовал комсомолу Семён Пулинович. Этот паренек был моложе нас, скромный, достаточно умный. Он особо привязался ко мне, и у нас с ним сложилась крепкая дружба. Мы вместе с ним занимались самостоятельно по общеобразовательной подготовке, вечерами беседовали с ним о политике, о комсомоле и его роли, о том, как бы вступить в ряды Красной Армии. Передо мной стояла задача убедить Семёна Пулиновича вступить в комсомол, и он всей душой был за, но почему-то подать заявление так и не решился. Я объясняю это тем, что его отец — Карп — был достаточно строг и Семён не хотел обострять отношения с ним. Так что хотя Семён Пулинович и не имел комсомольского билета и формально в комсомоле не состоял, но в душе он был комсомольцем, за что я могу ручаться и прошу вас считать его третьим комсомольцем нашей деревни. Он и погиб, как герой, при защите нашего Отечества».

Дела комсомольские

 «Какую же работу мы проводили в деревне, будучи комсомольцами? — рассказывает дальше Марк Трибуш. — Мы ни единого раза не пропускали комсомольские собрания, хотя они проходили в Глусске, а это, как вы знаете, за 9 километров от нашей деревни. Собрания заканчивались поздно, и возвращаться приходилось ночью и во всякую погоду и непогодь. От секретаря комсомольской ячейки мы получали задания, какую работу необходимо проводить в деревне.

Помимо чтения и распространения среди молодежи книг и газет, мы организовали драмкружок, начали ставить небольшие пьески. Для этого в одном из классов школы построили небольшую, примитивную сцену. Актеры из нас были, конечно, плохие. Костюмов никаких не было, мы не гримировались. Весь грим состоял в том, что если требовалось по ходу пьесы, то привязывалась на нитке борода или усы из кудели. Всё же публика шла на такие спектакли, аплодировала и хохотала, видимо, не столько над содержанием пьесы, сколько над самими актерами, у которых то и дело обрывались бороды, да и сами они играли неумело.

В 1925 году мы настояли в райкоме комсомола, чтобы в нашу деревню прислали кинопередвижку и показали для людей кино. Кинопередвижку мы ждали долго, но потом, в одно из воскресений июня, она приехала. Народу собралось очень много — полный класс и фойе. Передние сидели на полу, середина — на скамейках, а сзади народ стоял вплотную. Кинопередвижка была без движка, от которого можно было получить электричество. На месте движка была динамка, которая привинчивалась к лавке. Ее надо было крутить вручную. Крутить было тяжело и утомительно, но главное, тот, кто ее крутил, не мог смотреть кино, поэтому добровольцев это делать находилось мало. Мы с Голомакой, организаторы кино, вынуждены были попеременно крутить почти на протяжении всей кинокартины.

Первое кино произвело на людей ошеломляющее впечатление. При первом появлении кадров картины одна тетка даже вскрикнула и, всплеснув руками, сказала: «Боже ж ты мой, живые люди! И как же это могли сделать?!» После этого, хотя и очень редко, но кинопередвижка приезжала к нам в деревню, и люди с большой охотой шли в кино.

Проводили мы работу по борьбе с пьянством и хулиганством. Правда, в нашей деревне молодежь в основном была хорошая, скромная и культурная.

Мы никогда не обособлялись от деревенской молодежи. Во всех мероприятиях, организованных помимо нас, принимали участие как простые зрители: присутствовали на обычных вечеринках, в походах за ландышами, в хороводах на лугу возле речки, катались на качелях со всеми вместе.

Осенью 1927 года я ушел в армию, а Голомака еще год оставался в деревне. В 1928 году его призвали в армию и тоже в Минск. Я служил в 39 кавалерийском полку, а он — в дивизионе легких бронетранспортеров. Наши части стояли рядом, и мы частенько виделись, беседовали. В 1930 году его часть была переведена в другое место, я из Минска уехал в Ленинград в военно-политическую школу. После этого переписка наша почему-то прекратилась, и о дальнейшей его судьбе я не слыхал.

В те далекие 1930-е годы, хотя нам и не удалось создать комсомольскую организацию в нашей деревне, но мы посильную работу проводили как комсомольцы-одиночки, и крупицы нашего труда не пропали бесследно…»

Подготовила О. ЯНУШЕВСКАЯ

Фото из открытых источников интернета