Деревня Белая (Белое, Белые) находилась в лесу в пяти километрах от Евсеевич. В январе 1943 года она была сожжена немецко-фашистскими оккупантами.

В живых из жителей Белой не осталось никого, и даже старожилы из соседних Евсеевич не могли мне ничего рассказать. Поэтому я воспользовалась другими источниками, среди них — книга В. К. Яковенко «Партизанки». Вот как в ней описаны эти страшные  события.

«Белое… Тихая белорусская деревушка, раскинувшаяся хатками неподалеку от Брестского шоссе под Осиповичами. В середине января сорок третьего за связь с партизанами она была сожжена дотла. Сожжена вместе со всеми своими жителями, включая женщин, стариков и детей. Спастись удалось немногим.

Мне не забыть радушия и гостеприимства, с которым встречала нас всегда эта деревня. Жилось в ней селянам, как и повсюду тогда, нелегко, голодно, но я не припомню случая, чтобы хоть раз отказали нам здесь в куске хлеба, не обогрели и не оставили на ночлег.                                                                                                 

Особенно памятна мне семья лесника, жившая в небольшом уютном домике чуть на отшибе. Добрая слава ходила среди партизан об Анне Евменовне Пархимчик. Много больных, простуженных она подняла на ноги, исцелила. Малиновый чай, настой целебных трав да ласковые руки женщины делали чудеса. Знали мы и о том, что в сорок первом году немало раненых бойцов отступавшей здесь Красной Армии подобрала Анна Евменовна в лесу, спасла их от смерти, выходила, а потом, чередуясь со старшей дочерью, провожала воинов одной ей известными лесными тропами на восток, в сторону отходящего фронта.

 …Морозным утром 13 января (книга «Память» называет дату 20 января. — Ред.) деревушка была окружена плотным кольцом карателей. На единственную улицу ее, глухо урча моторами, ворвались на полном ходу вездеходы с крестами на бортах. Резкие слова команд на чужом языке, автоматные очереди разорвали тишину над мирными хатами. Разбив прикладами дверь, в домик лесника вломились несколько гитлеровцев. Угрожающе поведя дулом пистолета, офицер знаками приказал Анне Евменовне одеваться.                                                                                                         

— Поведешь в соседнюю деревню! — распорядился он.

Что было делать? По деревенской улочке, подгоняемые ударами автоматных прикладов, молча бежали, спотыкаясь и падая, ее односельчане, полураздетые, дрожащие от холода и страха. Куда, зачем их ведут?

— Будет собрание, — коверкая слова, криво усмехнулся офицер, идущий рядом. Вскоре село скрылось из виду. До Сторонки, куда направлялся карательный отряд, оставалось всего несколько километров.    

Тем временем в Белом оставшиеся там каратели, обходя хату за хатой, сгоняли к колхозному сараю жителей деревни, всех до единого. Толпа быстро росла. Под студеным январским ветром женщины, дети и старики с ужасом смотрели на стоявших поодаль гитлеровских автоматчиков. Отобрав по приказу офицера, руководившего операцией, несколько девушек, солдаты отвели их в сторону, к невысокому дощатому забору. Еще раньше туда же был согнан весь найденный в деревне скот. Обыскав в последний раз каждый дом, каждую постройку, фашисты принялись грузить на санные повозки и автомашины зерно, картофель, домашнюю утварь, одежду. Затем вступили в дело факельщики. По сигналу старшего они медленно двинулись вдоль деревенской улочки, поджигая все: соломенные крыши хат, сараи, поленницы дров, стожки сена во дворах, плетни.                                                                                                                                    

Белое запылало. Страшный черед дошел и до людей. Резко прозвучали слова команды — и казнь, изуверская, жестокая, началась.  Выхватывая из толпы обезумевших от ужаса селян, малых детей, женщин и немощных стариков, каратели факелами обжигали лица людей и тут же прошивали их насквозь автоматными очередями. Пытавшихся бежать тоже догоняли пули. Вскоре все было кончено. Тела людей с опаленными, изуродованными лицами, с горящей на них одеждой, нередко еще полуживых, гитлеровцы хладнокровно перетащили в сарай, а затем, облив стены бензином из канистр, подожгли. Не было больше Белого. Под рухнувшей кровлей колхозного сарая остались погребенными Анна Золотаревич с тремя малолетними сыновьями, Софья Горбель с сыном, Фёкла Шардыко с  тремя детьми, старушка Акулина Пархимчик, Евдокия Пархимчик с дочерью и сыном, трое детей Фёдора Шардыко и он сам, Антонина Горбель с девятимесячным сыном и многие, многие другие. 

В Екатерину Степановну Золотаревич стреляли из винтовки. Окровавленная, она упала возле сарая. Сочтя женщину мертвой, фашисты бросили на ее тело охапку тлеющей соломы. Однако она была еще жива. С трудом придя в себя и превозмогая боль, селянка, чудом оставаясь незамеченной в суматохе бойни, поползла за сарай, прочь от страшного места. С огромными усилиями добралась она до заснеженного поля на околице и там покатилась в густой кустарник, пытаясь сбить с себя огонь. Только это и спасло ей жизнь.

Тем временем карательный отряд, направлявшийся в Сторонку, достиг, наконец, своей цели. Маленькой деревушке была уготована та же тяжелая участь, какая постигла и Белое. Едва завидев первые строения села, гитлеровцы потеряли к лесничихе всякий интерес: им предстояла новая кровавая акция. Анна Евменовна побежала что было сил в родное село. Когда спустя полчаса она была там, Белое уже догорало. На околице женщина наткнулась на израненную и обожженную соседку Екатерину Золотаревич, приподняла ее, и та, открыв на минуту глаза, указала на пылающий вдали сарай: «Там… твои, Оля и Маня! И другие тоже». Не помня себя от горя, Анна Евменовна побежала к сараю. Но было уже поздно. Потрясенная женщина вспомнила, что в доме, стоявшем на отшибе, могла остаться внучка Инночка. И вновь побежала.  Да, ее дом уцелел один во всем Белом. Цепляясь руками за перила, Анна Евменовна медленно поднялась на крыльцо, дрожащим голосом позвала: «Инночка! Внучка!» Никто не откликнулся.  А когда она открыла дверь и вошла в хату, ноги ее подкосились: на дощатом полу лежало окровавленное детское тельце, насквозь проколотое солдатским штыком».

В деревне есть захоронения партизан (по книге «Память» Глусского района): Каленика Михаила Тимофеевича 1917 г. р., жителя д. Уболотье Осиповичского района, партизана  99-й бригады им. Гуляева, который погиб 27.09.1943 года, и Пархимчик Надежды Илларионовны, жительницы д. Белой, партизанки  161-й бригады  им. Котовского, погибшей в марте 1944 г. в д. Мосты Глусского района.  

Где  эти захоронения? Говорили, что раньше на  опушке леса были две могилки.  Сегодня в бывшую деревню невозможно доехать — нет дорог. Около двух километров нужно идти по лесу. На том месте, где были расположены улицы, — только поле. Несколько раз  работники Заволочицкого лесничества на месте сожженной деревни  высаживали сосны, но лес так и не вырос: саженцы погибали. В лесу стоит обелиск, установленный в 1961 году.                                                                                        

Историю сожженных с людьми деревень писать мне было очень трудно, несколько раз бросала, но потом снова продолжала писать. Я перечитала много различных источников, архивных документов,  а также  побеседовала с детьми войны.

Все сожженные деревни — Мосты, Толстый Лес, Порщаха, Осы, Колёса, Белая — находились в партизанских зонах. Может быть, поэтому фашисты сжигали мирных жителей. В деревне Порщаха  в 1943 году были сожжены сестра моего деда Лыч Софья  Максимовна и её трёхлетняя дочь Анна. Муж и двое её детей спаслись, так как фашисты их отобрали, чтобы гнать стадо коров в Осиповичи. Потом Михалка (так называли односельчане  Михаила Лыча) рассказывал всем, что те, кто был в «обозе», спаслись благодаря одному немцу, который их заставил бежать и стрелял вверх.

В Порщахе вместе со своими матерями сожгли 46 детей. Я не могла сдерживать слёзы, когда читала  поимённые списки сожженных жителей. Я чувствовала боль матерей и их бессилие, ужас в глазах деток, их плач, когда шли они со своими матерями на мучительную смерть.  

В начале июля мы  не поехали в Осы, Колёса и  Белую, так как в связи с жарой действовал запрет на посещение лесов. Но я надеюсь, что в следующую поездку по трагическим местам я отправлюсь вместе со своими детьми, племянниками и расскажу им все про сожженные деревни и людей, живших в этих деревнях. Чтобы знали  и помнили историю своей малой родины, помнили своих предков, ценили нашу мирную жизнь и делали всё, чтобы никогда не допустить повторения страшных событий войны. У памяти срока нет, пока жива память — жив человеческий подвиг, жив сам человек.  

Ирина Шимчик, г. Бобруйск